Она приходит ко мне по вечерам, и мы долго беседуем. Обо всем. О каждой ситуации, о каждом воспоминании, которые то и дело всплывают на поверхность. Она слушает – долго, терпеливо, вдумчиво. Задает разные вопросы. Мучает меня. Она чем-то напоминает мне мою Злыдню, только еще хуже. А иногда мне кажется, что она – садистка. Она заставляет меня углубляться в такие дебри, куда я предпочла бы не соваться.
Она часто делает мне больно, и я дергаюсь, злюсь и даже плачу. Но потом, как ни странно, становится легче. Словно наряду со злостью и слезами я расстаюсь с целыми кусками прошлого. Она мне говорит, что больно – это потому что они приросли ко мне, и у нас получилась общая система кровообращения. Не знаю. Наверное, она права.
У нее большие темные скорбные глаза, отражающие небо. Она непонятно мудра. Я думала, что такими могут быть только древние старушки, лет под триста. Типа черепахи Тортиллы. Но нет – вполне еще молода, искрометна, смешлива и порой не прочь подурачиться. Но вместе с тем… Иногда я смотрю в ее глаза, и мне кажется, что она прошла через все круги ада и вобрала в себя все, о чем кричат и жалуются души грешников. А потом понесла это знание сюда, на землю – чтобы лечить души человеческие. По крайней мере, мою – лечит.
- Карина, расскажи мне о родителях, - просит она.
- О родителях? Нормальные родители. Папа, мама. Все как у всех. Нормально все.
- Врешь, - безжалостно припечатывает она. – Не верю. Как Станиславский.
- Ну ладно, - обреченно начинаю я. – Мама… Она меня по залету родила. Что-то там такое… темное. До сих пор не знаю точно. Вроде как против ее воли. Да ну, не хочу об этом.
- Рассказывай, - настаивает Она.
(с) Алина Ломакина, Эльфика. Я и мои мужчины. Путь в себя
Она часто делает мне больно, и я дергаюсь, злюсь и даже плачу. Но потом, как ни странно, становится легче. Словно наряду со злостью и слезами я расстаюсь с целыми кусками прошлого. Она мне говорит, что больно – это потому что они приросли ко мне, и у нас получилась общая система кровообращения. Не знаю. Наверное, она права.
У нее большие темные скорбные глаза, отражающие небо. Она непонятно мудра. Я думала, что такими могут быть только древние старушки, лет под триста. Типа черепахи Тортиллы. Но нет – вполне еще молода, искрометна, смешлива и порой не прочь подурачиться. Но вместе с тем… Иногда я смотрю в ее глаза, и мне кажется, что она прошла через все круги ада и вобрала в себя все, о чем кричат и жалуются души грешников. А потом понесла это знание сюда, на землю – чтобы лечить души человеческие. По крайней мере, мою – лечит.
- Карина, расскажи мне о родителях, - просит она.
- О родителях? Нормальные родители. Папа, мама. Все как у всех. Нормально все.
- Врешь, - безжалостно припечатывает она. – Не верю. Как Станиславский.
- Ну ладно, - обреченно начинаю я. – Мама… Она меня по залету родила. Что-то там такое… темное. До сих пор не знаю точно. Вроде как против ее воли. Да ну, не хочу об этом.
- Рассказывай, - настаивает Она.
(с) Алина Ломакина, Эльфика. Я и мои мужчины. Путь в себя